Майти и сумерки последнего дня апреля застали Шарки в самой чаще Темного леса и в глубоких раздумьях.
Майтьена, выплюнув свой завтрак-после-ужина-как-подготовка-к-завтраку-утреннему (который для краткости именовался просто перекусом) в морде припозднившейся раттаты и не тратя время на приветствия, предложила:
- Дай угадаю. Ты недавно проснулся после зимней спячки и забыл, как ты здесь оказался?
Урсаринг помотал головой и случайно сбил с неосторожно нависшей над ним ветки дерева спящего пиджи.
Жест мог означать как полное отрицание, так и частичное. Майти проводила описавшую изящную параболу птицу взглядом и ничтоже сумнящеся согласилась:
- Действительно. Для зимней спячки поздно. Значит, ты просто сидишь посреди леса и размышляешь о смысле жизни. Да, я знаю, что несмешно и похоже на правду, но...
- Здесь был малинник, - прервал ее Шарки. Майти вскинула предположительные брови. Ее перекус сделал попытку сбежать, но был прижат лапой к земле. Сделав вид неприступный и оскорбленный, перекус тоже вскинул предположительные брови.
- Не сезон, - намекнула майтьена. Потом скептически оглядела истоптанные старательно ищущим урсарингом кусты и добавила: - Собственно, я бы теперь не искала здесь малину вообще. А что?
- Кушать хочу, - печально вздохнул Шарки. Майти умилилась виду печально вздыхающего огромного урсаринга и участливо пододвинула ему раттату.
- На. Пока я добрая. А там еще пиджи в себя не пришел...
- Я не ем раттат, - отозвался урсаринг и еще более печально аргуменировал: - Я толстый.
Майти странно хрюкнула. Раттата издала не менее загадочный звук, похожий на радостный вскрик осужденного, которого отговорили от казни и приговорили к повешиванию. Майтьена высокоинтеллектуально пошутила:
- А я Достоевскый. Идиота вот, - она точным ударом лапы подбросила в воздух свой перекус, - Пишу.
Поняв, что шутка вышла так себе, Майти спешно откланялась:
- Ладно. Некогда мне тут с тобой лясы точить. Как говорил один мой кумир, режим питания, - раттата оказалась в майтьеньих зубах и обреченно обмякла. - Навуфать низзя!
С этими словами майтьена, подняв хвост на манер флага, бесшумно растворилась в вязкой кисельной темноте Леса. Урсаринг еще раз вздохнул и тоже покинул сцену - с шумом и треском бывшего малинника под лапами.

Сумерки плавно перешли в здоровый ночной мрак, когда Шарки добрался до Западного ручья. Там, с одной стороны, водилась рыба, с другой - был улей. Насчет наполненности последнего урсаринг не был уверен, но уж прошлогодний мед должен был там остаться.
Настроение из стадии номер один - "мы-тругрустные-труготы" - цинизмом одной майтьены было превращено в стадию номер два. Особенностью стадии номер два было то, что ее, по сути, не существовало. Теоретически теперь нужно было преисполниться самоиронией, нажраться меда и радоваться жизни.
"И все равно я толстый", - уверенно подумал Шарки, разглядывая свое отражение в воде ручья. Отражение было чисто гипотетическим - в столь поздний час было слишком темно, чтобы в воде можно было что-то увидеть.
"А раз я толстый, сладкое мне нельзя. Да. Никакого меда. Ни-ка-ко-го".
Сделав вид, что соблазнительно висящего улея на дереве нет, Шарки полез в воду - туда, где от левого берега до правого был ровно один урсаринг, а чуть выше по течению располагалась макро-версия пляжа, в кругах куда менее склонных к облагораживающим метафорам зовущаяся просто отмелью.
Изображая из себя нерукотворную плотину, Шарки изо всех сил старался не думать о меде.
"Мед - фигня. Тем более, как с малиной, не сезон еще. Тем более, он прошлогодний. Тем более, его наверняка мало. И вообще, я толстый. Потому что я ем слишком много меда. А мед... э-э... жирный? Ну правильно, мед делают пчелы, коровы дают молоко, и пчелы, и коровы как-то связаны в пищевой цепочке с травой, а молоко жирное, у него жирность в процентах измеряют..."
Шарки представилась коробка меда под названием "Медок в лесу" с изображением Новодворской и надписью "20% жирности. Во всем виноваты коммуняги!". Урсаринг помотал головой, отгоняя видение.
"Ну нафиг такой мед. Я буду есть рыбку. Рыбка полезная. В ней фосфора много. Вот наемся рыбки, и буду светиться, как лампочка Ильича. Педигри - и ваша собака светится здоровьем! Наверное, туда тоже много рыбы добавляют".
Редкие мейджикарпы, проносимые по течению ручья, встретив на своем пути урсаринга, начинали отчаянно плескаться и сами себя вышвыривали на мель. Шарки даже лапами шевелить не надо было.
"А совсем уж идеальный способ похудения - питаться корешками. А еще можно выкорчевывать пни, разворашивать муравейники и слизывать муравьев, - Шарки передернулся. - Нет уж, лучше рыбка".
- Рыба, моя рыба! - неожиданно с чувством проревел урсаринг, обращаясь к двум несчастным мейджикарпам на отмели. - Я тебя люблю! Спой мне, рыба, песню грустную свою!
Отважные мейджикарпы ничем не выдали своих эмоций, - ни тени страха не промелькнуло в выпученных рыбьих глазах! - а лишь продолжили бестолково трепыхаться. Шарки поднял одного из них за хвост, оглядел и проинформировал:
- А еще я люблю икру. Черную. Или красную. Ну, если совсем безрыбье - баклажанную, - мейджикарп не ответил. Урсаринг скептически кивнул. - Согласен. Ты какая-то неправильная рыба. И, наверное, ты делаешь неправильный... - Шарки против воли поднял взгляд на улей, но мысль окончил верно. - ...икру.

Около часа спустя Шарки, аккуратно пустив по течению ручья две совершенно несъедобные рыбьи головы, все-таки сумел увести себя от улея, обосновывая желудку этот поступок тем, что он хочет спать, а на ночь наедаться вредно. Желудок не понимал простого довода и требовал десерта. Кончился спор обвинениями, что "это все из-за тебя", "сам дурак" и "отстань, не видишь, я уже сплю" с демонстративным зарыванием лохматой медвежьей головы в шуршащую прошлогоднюю листву.
Ему снились шоколадки. Шоколадки носили шляпы, украшенные малиной и ежевичкой, и танцевали канкан. Урсаринг аплодировал, а потом постоянно облизывал липкие от меда лапы. Мед ему приносили безголовые мейджикарпы, портящие своим видом и запахом весь сон.
- Уйдите, - говорил он им. - Оставьте в покое мой мед и уйдите!
- Я сегодня добрая, на вот, попробуй мою раттату! - заявляли те, превращаясь в толпу Майти. - И лапы у тебя грязные, и фу, рыбой воняют! Когда ты уже начнешь мыть их перед сном? Да и зубы почистить не мешало бы...
Шарки открыл глаза. Майти не умолкала:
- ...И вообще, хватит дрыхнуть, Ленин всех уже послал, бревно в зубы и вперед! Ну же! Не увижу тебя через десять минут на всеобщем субботнике на опушке - убью!
- Если рассматривать буквы как слагаемые, то от их перестановки смысл предложения не меняется. Не знаю, насколько это так, но в твоем случае, Майт, просто уверен... - буркнул урсаринг в пустоту. Для майтьены утро началось явно не один час назад, а потому из-за переполняющей энергии находиться на одном месте дольше пяти минут она не могла чисто физически.

На опушку Шарки явился с опозданием в две минуты и с готовностью к казни, потому что без какого-то там бревна. К счастью, оно и не пригодилось.
- Наконец-то. Утро, - поприветствовала его Майти. - Хотя не уверена. Но неважно. Иди прямо, о мой юный падаван, там найдешь источник Силы ты.
Урсаринг послушно двинулся вперед. И обомлел.
На листах ватмана - видимо, для контраста - неизвестно откуда взявшейся, но абсолютно натурально пахнущей малиной и ежевикой была ярко-малиново-ежевично выложена огромная, но кривая надпись "МИР! ТРУД! МАЙ!", причем роли точки каждого восклицательного знака исполняли внушительные ведерки с медом.

В конце концов, не может же местный рынок признать воровство ягод и меда делами лап одной заскучавшей с утра майтьены, да и не обеднеет он от этого. Тем более, есть вещи куда более дорогие, вещи совершенно бесценные - великая дружба, например.